Анастасия Баталова - Исполнитель желаний [СИ]
Билл протиснулся к самому прилавку и стал смотреть на эту замученную старую девочку… Он не надеялся быть узнанным ею. Просто наблюдал. Магдалена вскоре обратила на него внимание.
— Желаете чего-нибудь? Яблок? Очень сладкие…
— Да. Пожалуй, яблок. Сладких. — Ответил Билл автоматически, просто повторяя за нею; ему отчего-то захотелось ещё раз проговорить те слова, которые только что выпустили на волю её губы, прочувствовать их вибрацию снова…
— Ты?.. — спросила вдруг Магдалена, словно испугавшись. Она близоруко сощурилась, пытаясь разглядеть его получше, и Билл сразу понял: узнала. Но её тут же отвлекла какая-то пожилая крикливая женщина:
— Так вы будете взвешивать мне помидоры?!
— Секунду. Я сначала взвешу молодому человеку яблок. — Магдалена кивнула в сторону Билла.
— Он тут не стоял! Без очереди протиснулся! — возопила женщина.
— Прости меня, — сказал Билл так тихо, что Магдалене пришлось читать по губам.
— Здесь не поговоришь толком… — она глядела ему в лицо своими лучистыми глазами, выделяя это лицо из толпы, освещая его как фонариком лучом своего доброго отношения, — я заканчиваю в шесть.
Билл не успел ничего сказать, Магдалена сунула ему яблоки и повернулась к жаждущей помидоров женщине. Какой-то тип с бряцающей телегой, нагруженной пустыми ящиками, толкнул его.
— Чего разинул хайло, мажор? На небо смотришь? Нашел место! Уйди с дороги.
Толпа оттеснила Билла от прилавка. Он больше не видел Магдалену. Только её жёлтая макушка, как поплавок, иногда появлялась над грудами овощей и фруктов. Только сейчас Билл вспомнил, что она не взяла с него денег за яблоки. Забыла. Яблока было два. Он взвесил их на ладони. Бордовые. Блестящие как новая парниковая пленка. Он сунул их за пазуху.
5Билл пришел на рынок снова к шести часам. Палатки уже закрывались. Торговки убирали товар: бережно укладывали фрукты и овощи в плоские фанерные ящики, накрывали их картонками, ставили друг на друга, опускали вниз плащевые занавесы палаток и застегивали их на молнии. Билл встал в стороне, дожидаясь Магдалену. Она торопливо завершила свои дела, и, облегченно выпрямившись, после окончания рабочего дня словно расправившись, раскрывшись, как цветок, принялась высматривать в поредевшей толпе Билла. Она сразу увидела его и, помахав, побежала навстречу. На ней была лёгкая светлая ветровка, простая цветастая юбка и резиновые сапоги. Болтаясь на её маленьких ногах, они глухо постукивали.
— Почему ты больше не работаешь в том ларьке на нашей улице? — спросил Билл.
— Это долгая история, — Магдалена отмахнулась, — его пришлось продать за долги… Давно уже. Эдвин играл с каким-то жульём в карты и… — на несколько мгновений она умолкла, словно устыдившись того, что сказала, потом продолжила, в этой своей милой торопливой манере, вызывающей у Билла невольную улыбку, — Эдвин ведь работать совсем не может, нервный он, одно время пытался устраиваться, но всюду не выдерживал, то его оскорбляют, то тяжело ему, то платят мало… Я одна семью кормлю… — Магдалена улыбнулась грустно, и взглянула на Билла с какой-то необъяснимой и оттого еще более обидной укоризной. — У тебя-то, поди, один костюм стоит столько, сколько мы за год проживаем…
— Пойдем посидим где-нибудь, чаю выпьем… не на проходе же тут стоять, болтать? — предложил Билл, стараясь держаться как можно проще.
— Нет, не стоит. Не нужны мне милости… Я не совсем уж голодная оборванка… Поговорить и на лавочке можно.
Билл смутился. Его поразило то, как сильно теперь стеснялась Магдалена перед ним своей бедности.
И он сказал:
— Ты забыла с меня взять за яблоки, поэтому я, вроде как, должен… Это не будет «милость».
— Ладно, тогда. Только не очень долго. Мне нужно ещё купить продуктов домой, Эдвин не ходит по магазинам, у него спину ломит, защемление нервов…
— Я помогу тебе их принести, — предложил Билл, — семейство то, небось, большое.
— Он, я, и трое ребятишек.
Зашли в грошовую пышечную, находившуюся сразу за воротами рынка. Билл решил не смущать Магдалену каким-либо приличным заведением, чтобы она не чувствовала себя там как нищенка на балу. Перекусили, запив ароматные тёплые пышки дрянным растворимым кофе с молоком. Магдалена заторопилась.
— Эдвин всегда волнуется, если долго меня нет, нервный он, и Тобаска плачет, младшая дочка, три месяца, я недавно её от груди отняла, пришлось, на рынок ведь с нею ходить никак невозможно, а денег нет.
— Я тебя подвезу, — сказал Билл сразу, — сэкономишь сегодня на метро.
6Выходя из его автомобиля с тонированными стеклами, Магдалена с непривычки зажмурилась от яркого вечернего солнца, улыбнулась смущенно и как-то жалко и снова будто бы стала семнадцатилетней. Глядя на эту женщину, Билл чувствовал, как сжимается у него под дорогим пиджаком сердце, с каждой минутой всё сильнее…
Магдалена затащила его в один из супермаркетов эконом-класса, которых в этом районе Города было много, а в Центре не было вообще; здесь продавали продукты для бедных: плотную серую булку, мягкую желеобразную колбасу непонятного вкуса, лапшу «залей кипятком», картофельное пюре в стаканчиках, заменители молока и творога на основе растительных жиров…
Магдалена резво шныряла между рядами, на ходу бросая в корзину всё самое дешевое. Биллу пришлось уговаривать её взять для детей свежих яиц, более-менее приличного мяса и шоколадных конфет за его счет. Он расплатился, взял пакеты и понес к машине.
Семейство Магдалены обитало в одном из самых бедных кварталов, на улице Деревянных Монет, более глубоким дном считались только Заброшенные Верфи, но там обитала совершеннейшая голь, кормившаяся незаконной торговлей, милостыней или воровством, и люди, у которых были хоть какие-то заработки, с презрением обходили эту часть Города.
Билл медленно ехал сквозь грязные дворы. Низкие облупившиеся дома глядели на него неприветливыми глазницами тёмных окон. Он смутно узнавал места, так, словно уже был здесь когда-то очень давно, будто бы в другой жизни… «Старик, — вспомнил он внезапно, — добрый пьяный старик, спасший меня в ночь побега от книжницы… Кажется, он жил в одном из этих кварталов.»
Теперь здесь жила Магдалена. Между деревьями во дворе натянута была бельевая веревка. Ветер трепал какие-то линялые тряпки на ней. На загаженном собаками и исполосованном протекторами газоне догнивал старый автомобиль, с проеденной ржавчиной дырою в боку. Отовсюду веяло небрежением отчаявшейся нищеты, и Билл мысленно поразился — странно, что это никогда не приходило ему в голову прежде — как в одном Городе, и даже не слишком далеко друг от друга, могут существовать эта улица Деревянных Монет с убогими тесными домишками и гостиница «Жемчужина», где одна чашка кофе в вестибюле стоит…
— Приехали! — сообщила Магдалена, оборвав его мысли.
Билл вынул пакеты из багажника.
— Не возражаешь, если я поднимусь с тобой… Они довольно тяжелые.
Магдалена заколебалась было, но потом сказала:
— Ладно. Я скажу Эдвину, что ты депутат, который помог нам продуктами, ты похож… Эдвин ведь постоянно пишет депутатам разным, и в благотворительные фонды пишет, он жалуется, как плохо мы живем, как дороги коммунальные услуги, он ведь нервный, у него и справка есть врачебная, что он нервный, и положены ему льготы какие-то, да только проку от них, от этих льгот… Спицей вязальной щи хлебать.
Билл слушал этот знакомый, до слёз умилительный суетливый говорок, поднимаясь с пакетами по пропахшей кошками лестнице вслед за Магдаленой, и от жалости у него саднило в горле…
Обернувшись к нему вдруг, она добавила немного смущенно:
— Ты только прости, если у нас бардак. А у нас точно бардак, ведь Эдвин никогда не убирает ничего, у него спину ломит, защемление нерва…
На площадке четвёртого этажа она остановилась и нажала кнопку звонка.
За обитой облезлым дерматином дверью что-то завозилось, заскрипело, зашаркало и она, наконец, отворилась. На пороге стоял молодой мужчина, высокий и худой, небритый, с изящным, но очень неприятным длинным лицом, выражающим вечное недовольство.
— Здравствуй, милый, извини, что я задержалась. К нам депутат приехал, видишь, Эдвин, какой у него костюм, из бутика, ты не груби ему, он мяса принес, и яиц, и конфет… — Магдалена говорила с мужем какой-то виноватой интонацией, точно оправдывалась перед ним за что-то. Из комнаты внезапно донесся громкий плач. Тобаска завывала подобно пожарной сирене.
— Иди уже к ней, я целый день сегодня её нянчил. Устал… Она задергала меня всего, замучила… — жалующимся тоном сказал Эдвин.
— Прошу тебя, всего минутку, я попрощаюсь с депутатом только, вежливыми же надо быть, милый, ты пойми…
— Ладно… — Ворчливо согласился Эдвин, исчезая в глубине тёмной тесной, заваленной хламом прихожей. На ходу он обернулся.
